Посмотрим на дело здраво. Зачем ему, успешному чиновнику, перед которым открыты все пути, связываться с заговорщиками? Наумов откровенный дурак, которому богатырские силы девать некуда. Вернов вздорный, обидчивый, вечно его в чем-то подозревает. Но особенно неприятен был Кныш. Что-то в облике его было мерзейшее, вроде бы и не дурен собой, и сорочки носит чистые, но ухмылка его и показная услужливость раздражали до крайности. Зачем он с ними связался? Впрочем, в глубине души Федор Георгиевич признавался себе, что, пожалуй, и не объективен.
Ах, труды наши праведные…Перед глазами Бакунина предстала уходящая за окоем широкая дорога, начало ее было покрыто грязным булыжником, оставшееся полотно следовало замостить. А ведь не исключено, что широкая дорога, вместилище сил физических и духовных, не туда ведет? Нет, он не боится никакой работы, но будем честны с самим собой. Слушая крамольные речи Никиты Ивановича, он не то, чтобы хотел перед ним выслужиться, но как-то неудобно было отказаться ему помогать. Панин сделал своим секретарям небывалый по щедрости подарок, а полученные земли и души крестьянские надобно отрабатывать. Поначалу было интересно, он человек азартный, но потом все выродилось в пустую болтовню. Трусил он? Нет, хотя по временам было «некомфортно».
Да, была и практическая мысль – вдруг повезет, и на престоле действительно окажется Павел. Тогда карьера секретаря Иностранной коллегии Бакунина будет блестящей. А если не повезет? Пока-то он знает наверное, что при любом исходе событий, лояльный к любому правительству чиновник его ранга останется у дел.
Бакунин решил, что пора ему постепенно, бочком-бочком, выходить из игры. А если решил, то это надо делать сразу. Свалим все с больной головы на здоровую. Промаявшись в библиотеке более часу, забыв об ужине, он решил немедленно встретиться с Наумовым. Только бы тот был дома.
Наумова он застал на месте. Капитан-поручик встретил Бакунина настороженно, можно даже сказать, нелюбезно. Трудно было сыскать более разных людей и по характеру, и по образу жизни. Никогда ранее они не встречались наедине. Зачем этот поздний визит? Явление Бакунина могло означать только опасную неприятность, какую-нибудь передрягу и, усаживаясь перед гостем и предлагая ему выпить, Наумов думал про себя с раздражением: «Я с тобой, канцелярская душа, сопли разводить не буду. И светские беседы я вести не мастак. Выкладывай, зачем пришел». Пауза затягивалась. Бакунин пригубил бокал и сказал с неторопливой озабоченностью:
– У меня к вам дело, Андрей Иванович, и серьезное.
Наумов важно кивнул, сделал большой глоток и чуть не поперхнулся. Дрянь вино. Говорили рейнское, а на вкус прокисший квас. Может, у них там виноградники тлей обгрызены?
Бакунин повел разговор осторожно. Оказывается, он явился к брату и соратнику в борьбе за справедливость за советом. Дело щекотливое и, право слово, он не берет на себя ответственности в решении столь важного вопроса. Вообразите, намедни явился этот немец, мальчишка, вы его знаете, и предложил… Далее последовал подробный рассказ о разговоре со Шлосом.
Наумов в себя не мог прийти от изумления. Все его показное недружелюбие слетело с него разом, он все время перебивал гостя вопросами, приговаривая:
– Ай да немец! Не простой немец! Золотой немец!
– И теперь скажите, как нам поступить с этим Шлосом.
– А ведь такой тихоня на вид! – все никак не мог успокоиться капитан. – И ведь юнец совсем. Он ведь ко мне первому с масонской конституцией явился.
– Был уговор, что именно вы его встретите?
– Елагин предупредил меня о курьере, но думаю, что он многих тогда предупредил.
– А почему Розенберг выбрал именно вас?
В тоне Бакунина можно было уловить не только озабоченность, но и подозрительность, но Наумов по широте души на все эти мелочи не обращал внимания.
– Им там в Гамбурге виднее. Вы говорите, что Шлос и меня в разговоре поминал?
– И вас, и Вернова…
– А откуда им вообще известно про заговор?
– А шут их знает. Видно, страдает наша конспирация. А немцев полон Петербург. Но я думаю, в этом деле роль играют наши масонские связи. Помните, был недавно такой напомаженный – Отто Виль. Он все время около нашего юнца вертелся. Так что же все-таки ответить на предложение Шлоса?
– Деньги надо брать, – капитан категорически ударил кулаком по столу. – Вы Панину об этом говорили?
– Нет. Не успел.
– И не надо. Зачем графу Никите Ивановичу все эти заботы. Он мозг, ему нет дела до мелочей. Вы не сказали, и я не скажу.
– Я думаю, сподручнее будет перенаправить Шлоса к вам, – в голосе Бакунина прозвучала спокойная деловитость. – Вы возглавляете боевую группу, вам и деньги получать.
– Разумно, разумно. Благодарю за доверие.
– И никому не стоит говорить, что Шлос с меня начал разговор про немецкие деньги. Вы были первым человеком, с кем он встретился в Петербурге, так что естественно, что и с предложением о сотрудничестве он обратился именно к вам. Я думаю, что Шлос знает куда больше, чем говорит.
– Ну, это-то мы из него вытрясем, – с уверенность сказал Наумов.
Расставаясь, Бакунин сделал самый простой и потому любимый знак – скрестил руки Андреевским крестом с направленными вверх пальцами. Наумов с готовностью последовал его примеру. На губах капитана появилась простецкая, словно елеем смазанная улыбка. Гринька говорил про Бакунина, что тот, играя ангела во плоти, а на деле самим сатаной краплен: спесивый гордец, наглец и темная лошадка. Ничего рыжий Гринька не понимает в людях. Бакунину можно верить.
17У Наумова было такое чувство, словно деньги, обещанные Шлосом, уже у него в руках. А раз деньги есть, надо действовать. Он верил в свою удачу. Во всяком случае, до сих пор она его не подводила.
Судьба многих гвардейцев за последние десять лет зависела от того, насколько активен и расторопен он был во время переворота, или как важно говорила императрица, революции 28 июня. А Наумову в отличие от прочих оставалось только благодарить фортуну, что после знаменательного события она не шибанула его коленкой под зад, отняв чин и свободу.
В то время как Екатерина с братьями Орловыми объезжала в столице Измайловский и Семеновский полки, которые ликовали и клялись в верности, Наумов пребывал в Ораниенбауме в охране императора. Далее он сопровождал свиту в Петергоф, куда все дружно отправились в шести каретах. Екатерина должна была дождаться мужа у себя в Монплезире, но тут вдруг обнаружилось, что ее нет на месте и никто не знает, где она. Стали искать, император ужасно разволновался. С криком: «Я говорил вам, что она на все способна!» он метался по дворцу, заглядывая даже под столы и стулья. Потом стал обыскивать сад. Тут-то и явился к Петру посыльный в крестьянском платье с запиской от Брессона. Ранее сей Брессон был камердинером императора. Позднее Петр пожаловал его должностью директора гобеленовой мануфактуры. Сейчас у Брессона появилась возможность отблагодарить императора за его щедрость. В записке значилось, что в Петербурге устроен переворот в пользу Екатерины. Мол, действуйте, Ваше Величество!
